«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И только «Гласность» после каждого грабежа и разгрома раз за разом восстанавливалась и даже в условиях полной изоляции и преследований продолжала работать. Мы готовили четвертую конференцию «КГБ: вчера, сегодня, завтра», проводили с лучшими юристами круглые столы о законодательстве, издавали регулярные бюллетени по-русски и по-английски с довольно однообразной информацией об усилении КГБ по всей стране и внедрении его сотрудников во все формы управления Россией.
Третья конференция «КГБ: вчера, сегодня, завтра»
Несмотря на разгром «Гласности» и «Советского писателя» мы, не имея офиса, смогли с первого по третье октября провести третью конференцию «КГБ: вчера, сегодня, завтра». И как раз неподалеку от Белого дома – в залах Дома журналистов.
Это была первая конференция, все основные доклады которой были изданы в достаточно большом томе, вышедшем вскоре и в английском переводе. Кроме пленарного заседания на конференции были четыре секции – практически параллельные конференции: «КГБ и армия», «КГБ и экономика», «КГБ и культура» и «КГБ и средства массовой информации». Книги эти стали довольно редки, но сейчас они есть в интернете. Много любопытного, однако, было и за рамками докладов. Пленарное заседание началось с неприятной истории. После своего вступительного слова, где я говорил о подготовке конференции и третьем разгроме «Гласности, я дал слово нашему сотруднику Илье Рыбальченко с тем чтобы он прочел присланный мне доклад Станислава Левченко – резидента КГБ в Японии, попросившего убежище в Соединенных Штатах. Поскольку Левченко считался корреспондентом журнала «Новое время», его доклад вполне соответствовал теме конференции, но так как он был перебежчиком и в СССР приговорен к смертной казни, пригласить его я, конечно, не мог, да он и не поехал бы.
И вдруг сидевшая в зале журналистка Евгения Альбац (ныне главный редактор журнала «The New Times»), почему-то считавшаяся крупным специалистом по КГБ, внезапно вскочила со своего места и начала кричать, что «нельзя допускать, чтобы здесь звучали доклады изменников родины». Я пытался ее урезонить, сказал, что я сам попросил Левченко прислать доклад, но Евгения Марковна не унималась и продолжала кричать, что не допустит этого. И вдруг взорвался сидевший рядом со мной за столом президиума Александр Кичихин – полковник КГБ в отставке, который, правда, несколько позже Левченко, когда уже не надо было бежать в Америку, тоже ушел из КГБ, поскольку разуверился в идеалах и практике этой организации. Он встал и начал так же громко обвинять Альбац в том, что она сотрудник КГБ, которая пытается заткнуть им рот. Альбац несколько притихла, обвинять Кичихина в том, что и он предатель, было невозможно. Мне с трудом удалось их успокоить, сказать, что Кичихин без достаточных оснований обвиняет Альбац в сотрудничестве с КГБ.
Содержательный доклад Левченко, конечно, был прочитан.
Поскольку это были решающие дни в противостоянии Кремля и Белого дома, а также успешного использования Гайдаром «полка солдат, способных стрелять в народ», в нижнем холле Дома журналистов постоянно был включен телевизор с хроникой боев возле Останкино и митингов в других частях Москвы (на Смоленской площади, на Тверской, вокруг Белого дома). И вдруг часа в четыре 3 октября трансляция прервалась, телевизор был включен, но картинка пропала. Это значило, что произошло что-то чрезвычайное, и мы втроем – Джон Шенефилд – один из известнейших американских юристов, автор американского закона о ФБР и сопредседатель «BAR – associations», Николай Аржанников – полковник, кажется, МВД – руководитель профсоюза работников милиции – очень демократичного тогда, к тому же депутат Верховного Совета – пошли к расположенному неподалеку – всего в двух, правда длинных кварталах, Белому дому.
Новый Арбат был совершенно вымершим. Ни по одной из сторон улицы никто кроме нас не шел. За Садовой стояли два или три грузовика, на одном было, кажется, пять мальчишек со свастиками на знаменах. Мы с Аржанниковым попробовали по этому поводу зайти в какое-то отделение милиции. Входная дверь была наглухо закрыта. Когда мы начали стучать, раздался вопрос:
– Кто такие, что надо?
Мы назвались, на имя Аржанникова никак не откликнулись, на мое забаррикадировавшиеся милиционеры ответили:
– И Григорьянца не пустим. Мы никого не впускаем.
Пошли дальше, к людям, окружавшим Белый дом. Стояли тихо, хотя и довольно плотным кольцом. Депутатское удостоверение Аржанникова помогло нам пройти сквозь эту цепь и подойти к зданию мэрии. Оно уже было совершенно черным, сгоревшим, светились огни только на самом верхнем, тридцатом, этаже. На парапете, кажется, Баркашов выстроил перед собой десятка полтора юнцов лет семнадцати с тонкими цыплячьими шейками, но с настоящими милицейскими щитами, которые были больше их, и, кажется, автоматами:
– Вон где жиды окопались. Половина налево, половина направо и в атаку.
Шенефилд все пытался понять, что происходит, о чем говорят, а я больше всего боялся, чтобы кто-то не услышал его английскую речь – бог знает, что будет. Да и переводить не хотелось. На чьей стороне были ОМОН’овцы, окружавшие Белый дом в этот день, понять было невозможно. Стрельбы снайперов пока не было, да и бронетранспортеры появились лишь на следующий день незадолго до танков. Но из Белого дома уже никого не выпускали и мы знали, что некоторые (в том числе и вооруженные) люди уходят оттуда по канализационным люкам и выходят возле Киевского вокзала.
В связи с этим у меня была проблема: в последний момент к нам на конференцию решил приехать, по моему приглашению, Уильям Колби – бывший директор ЦРУ. Я не видел в этом ничего особенного: на первой конференции выступал бывший директор КГБ, на третьей – ЦРУ. Проблема была и в том, что, так как решилось это в последний момент, да и приехал он к закрытию, выступления Колби не было в программе и для него пришлось устраивать в последний
